Ворон (Corvus corax)
Common raven (eng.)

Прошла неделя, но ни один из пятерых воронят еще не был похож на птицу, и даже у самого старшего еще не открылись глаза. Полуголые, с жиденьким пушком на голове и шее, с пеньками полетных перьев (как колючки у новорожденного ежика), они, сбившись в плотную кучку, дрожали согревающей дрожью, и каждый старался затискаться под братьев. Меньше всего это удавалось младшему, и он чаще других вытягивал шею вверх, раскрывая в немой просьбе малиново-красный зев.

Которые постарше время от времени тоже тянулись вверх с просящим сиплым писком, хотя животы у всех были набиты до отказа. Казалось, что у птенцов рты шире, чем у родителей. Мимо такого рта кусок не пролетит. В него, хочешь - не хочешь, положишь то, что собирался проглотить сам.

В той же последовательности, с которой воронята появились на свет, у них открывались глаза, но еще несколько дней, став ростом почти с голубя, птенцы оставались незрячими. Они еще не знали облика отца и матери и раскрывали рты лишь на их голоса или на звук посадки на опору. Стоило лишь слегка постучать по стальной ноге, как над гнездом разом поднимались пять голов и раскрывались пять ярких, как цветы, ртов. На руках такой птенец сидел спокойно, как в гнезде. На звуки грубого, с хрипотцой, мужского голоса вороненок тянулся к лицу, хватал мягкой пастью за нос, но совершенно не реагировал на тихий, чистый женский голос, будто и не слышал его вовсе. Такого уже нетрудно выкормить в неволе. Взятый на воспитание, он потом всю жизнь будет относиться к своему воспитателю, как к родному. Нрав у этих птиц довольно уживчивый и покладистый, но у многих проявляется явная склонность к озорству, не всегда безобидному.

Ворон (Corvus corax)

Вообще в неволе ворон, словно бы из-за невозможности общаться со своими, непременно становится пересмешником. Дикие вороны в природе - не в пример другим пересмешникам: скворцу, варакушке, плясунье, камышевкам, жулану и некоторым жаворонкам и даже своей родственнице - сойке - чужими голосами не увлекаются, словно бы не подозревая о своих способностях. Возможно, что у вольных птиц нет никакой надобности варакушить. Горло ворона неспособно к воспроизведению нежных звуков птичьих песен, и он не может ни свистеть, ни щебетать по-синичьи, ни звенеть по-овсяночьи, ни журчать, как журчат щурки. Зато у него прямо-таки настоящая страсть к повторению грубых и неприятных голосов, к разным стукам, к отвратительному скрипу ржавого гвоздя, выдираемого из крепкой доски. В собственном языке воронов есть крик, похожий на собачий лай, и поэтому ручные птицы любят передразнивать собак. Один за это поплатился как следует: он бессовестно лаял довольно спокойной таксе что-то такое обидное или оскорбительное прямо в морду, и та, не стерпев унижения, откусила ему чуть ли не половину надклювья, после чего озорник за десять лет не тявкнул даже в уединении ни разу. Он же любил кашлять по-стариковски и, откашлявшись, бормотать прокуренно-простуженным голосом не очень разборчиво что-то вроде: "Неплохо бы и рюмочку..." Стук и треск выходили у него просто замечательно, а для хлопка бьющейся электролампочки не хватало лишь звона осколков.

Росли воронята, и беглым взглядом уже невозможно было определить, кто из них младший, кто - старший. Ржаное поле и склоны балок подернулись зеленью, и с охотой не было трудностей. Не оставалось сомнений, что в начале лета племя воронов получит пятерых крепких и достаточно обученных птиц нового поколения. Но вопреки этой уверенности все вышло иначе...

Птенцы прозревали, белесая пелена, застилавшая глаза, исчезала. Пора было выдавать им птичьи "паспорта", надеть каждому кольцо для постоянного ношения. Всю пятерку пересадили в ведро, опустили на землю и, кому - на левую, кому - на правую лапу, надели кольца. Сытые воронята, кажется, даже не проснулись, и ни один не пискнул, ни в ведерке, ни в руках. Видно, страх в таком возрасте им неведом, да и в ногах еще нет нужной силы, чтобы хоть как-нибудь противиться насилию. К тому же и родители отнеслись к вмешательству в жизнь семьи удивительно спокойно, словно домашние куры. Они чуть ли не с первого визита к их гнезду уверовали в отсутствие у нас злых намерений. Ворон кормил наседку, а она лежала на гнезде, не обращая внимания на объектив большой телекамеры, нацеленный прямо на нее. Они и охотились неподалеку, пока снимали и кольцевали их детей, тогда как соседняя пара впадала в панику, когда возле опоры с их гнездом появлялся человек.

Немного докучали воронам соседки-галки. Те же опоры - линии электропередачи - стали настоящим благом и для галочьего племени. В начале апреля все ближние и дальние столбы по обе стороны опоры были заняты парами галок. Воронов это соседство нисколько не беспокоило. Они, зная кротость своих маленьких родственниц, никогда не прогоняли их, когда те присаживались на опору. Зато стоило кому-либо из воронов опуститься без всякого недоброго намерения на столб, как хозяйки, иногда с соседками вместе, зная о наклонностях воронов к разорению чужих гнезд, набрасывались на непрошеного гостя, молча пугая его стремительными бросками. Самка относилась к таким нападкам довольно терпимо, а ворона это иногда брало за живое, и он сам бросался на задир. Не всерьез, а так, для острастки. Но все же у восьми пар галок сдали нервы, и они предпочли избавиться от рискованного соседства - покинули облюбованные столбы, так и не приступив к строительству гнезд.