Воробей (Passer domesticus)

Казалось бы, вся жизнь воробьиная у нас на виду, и нет ничего в ней непонятного.

Однако вопрос, кто лучше знает друг друга: мы - их, или они - нас, вовсе не праздный. Конечно, воробьиные интересы и потребности невелики и незатейливы, но птичья простота не всегда доступна нашему пониманию. К тому же, пытаясь разобраться в поведении такого далекого от нас животного, как птица, даже искушенный исследователь не может избежать сравнения с действиями человека при сходных обстоятельствах. И у нас, у людей, тайной за семью печатями остается, как при первой встрече возникает взаимная симпатия, которая потом не поддается ни времени, ни соблазнам. Птицы в этом отношении еще загадочнее, и выбор пары для семейной жизни у них непредсказуем и необъясним.

В моей жизни было лишь несколько дней, проведенных без воробьев, - в якутском Заполярье, в безлюдных пустынях Казахстана, на снежниках Кавказа и в Астраханском заповеднике, когда Волга была еще рекой. Но сейчас мне остается лишь корить себя за то, что не нашел времени для специального изучения поведения постоянного нашего соседа - домового воробья. Однако какие-то встречи и случаи остались в памяти и записных книжках, собрав которые вместе берусь утверждать, что по сложности своих поступков, по уму и сообразительности воробей хотя и уступает вороне, но далеко не в последнем десятке. Было бы проще понять воробьиную жизнь, если бы все они были одинаковы не только ростом, нарядом и голосом, но и характером. Да что там: если бы, да если бы... Я просто предлагаю вам без всякого толкования несколько историй или случаев, редких и занятных, в которых нет ничего придуманного. Начну, пожалуй, с одной семейной сцены, подсмотренной в городском сквере.

В этом сквере еще с позапрошлого столетия стоят пять тополей: высоченные, неохватные, крепкие. Только в стволе одного было дупло: на месте усохшего и отвалившегося сука выгнила глубокая дыра, в ней лет десять выводила птенцов пара сычей. Но вход понемногу затягивался и делался уже (тополь-то жил!), и дупло стало домом нескольким поколениям скворчат. Потом со скворцами что-то случилось, и они вообще исчезли, а их жилье досталось воробью, который быстро, присматривая за своей недвижимостью и осенью, и зимой, отвадил от него синиц и свою родню. Таких хозяев и в птичьем мире иначе не назовешь, как домовитые.

Я много лет ходил через тот сквер и мимо того тополя и знал всех обитателей дупла "в лицо", но ничего занятного в их будничной жизни не замечал, пока не стал пасмурным февральским утром свидетелем не очень понятного воробьиного скандала. Обычно, если у этих птиц драка, то дерутся двое самцов, а тут, словно на врага, самец нападал на самку.

Выхоленый черноклювый красавец, возмущенно чимкая, стоял на краю дупла, в которое упрямо, как одержимая, старалась пробиться какая-то местная воробьиха. Обычно, когда шапка зимы заметно сдвигается набекрень и день прибавляет себе уже третий час, владеющие недвижимостью воробьи-холостяки, как усердные зазывалы, часами стоят у порога своего "дома" и выкрикивают весеннюю песню-приглашение: "чим-чим-чили". Такие не бросаются на шум уличного сватовства в надежде на случайную удачу, а терпеливо зовут, и, как правило, им везет. А черноклювый владелец дупла вместо того, чтобы радоваться, вел себя, как безумный. Он несколько раз с нескрываемой злостью бросался на самку, хватая ее за что попало и падая вместе с ней с высоты метров семи-восьми на сырой снег. Так, бывает, падают с крыши или с дерева сцепившиеся драчуны, теряющие в ярости всякую осторожность. Таких, пока опомнятся, можно взять в руки. К чести черноклювого следует сказать, что он, упав на снег, сразу отпускал самку. Может быть, потому, что она не оказывала никакого сопротивления, не отбивалась, а может, и потому, что даже в таких случаях этого не позволяет воробьиная мораль.

Голос. Домовый воробей (Passer domesticus) - 212Kb
Домовый воробей (Passer domesticus) - 129Kb

Оставив самку, воробей свечой взлетал к дуплу, а она - следом. И опять за свое. Так продолжалось больше часа. Раз пять или шесть воробьиха, подвергаясь насилию, оказывалась на снегу, пока, наконец, не улетела за ограду сквера. И тут с соседней веточки слетела еще одна самка. По сравнению с улетевшей она выглядела неопрятной замарашкой. Испачканные, засаленные перья выдавали в ней частую посетительницу недалекого киоска, в котором торговали чебуреками и жареными на масле пирожками. У всех, кто живился здесь пропитанными жиром объедками, был такой же неряшливо-грязный вид. Это, конечно, неприятно или противно им самим, но зимой почистить перо негде.

И вот эту чумазую черноклювый встретил как родную. Вежливо пропустил ее в дупло и потом лишь спрыгнул туда сам, а потом еще несколько раз они заюркивали туда поочередно. Она дважды выбрасывала наружу какую-то ветошь от прошлогоднего гнезда. И не было сомнения, что это не гостья, а хозяйка, которая находилась рядом все время, пока хозяин отбивался от той чистюли.

В следующие дни я уже не мимоходом, а специально останавливался возле тополя, чтобы узнать что-то новое из жизни и поведения этой пары. Ничего особенного не увидел, но убедился, что это была крепкая птичья семья, и никакого раздора в нее не внесла та соблазнительница. Хозяйка спокойно и молча смотрела сверху на ее притязания. Она была уверена в верности своего воробья, хотя и не вступала в конфликт, не подбадривала ни голосом, ни действиями, как будто знала наперед, чем дело кончится. Стало быть, привлекательная внешность в воробьином представлении о счастье значит либо немного, либо вовсе ничего. И этому я нашел подтверждение в те же дни и в том же сквере.